Ночью ударил первый мороз. Ноябрьское небо над Енисеем потяжелело, и теперь провисало навстречу воде, отражаясь в ее свинцовой глади.

Осень никак не желала заканчиваться, и вместо нормального снега с высоты валило мокрое ледяное крошево, плескало ветром в лицо.

Я стояла на набережной и ощущала себя норвежским моряком.

Никотиновая горечь комком свернулась во рту. Но я упрямо курила, грела руки в рукавах куртки.

Куртка была так себе. Совсем не для этой погоды.

Просто я вчера не ночевала дома, как это всегда и бывало, когда ты прилетала в Красноярск. И мне совершенно нечего было переодеть утром, чтобы не замерзнуть к черту. Я отказалась от свитера, не желая задолжать что-то из личных вещей. А ты не настаивала. Думала, я провожу тебя в аэропорт и поеду домой.

Дура.

Неужели за тридцать вы все такие дуры? Карьеристки? Стервы? Самоуверенные?

Полагаешь, я, зная, что мы не увидимся теперь полгода, просто поеду домой отсыпаться?

Мы три месяца были вместе.

Ты впервые улетела так надолго.

Поэтому мы расстались сегодня.

Навсегда.

Карьеристкастервадурасамоуверенная.

Навсегда. Слово с привкусом зимней свежести. У тебя там снег давно, а у меня только сегодня, первый и прямо на цветы. Городские клумбы - будто могилы.

А еще мне надо окончательно понять, что это означает: "расстались навсегда". Фраза из сказки. Гензель и Гретель навсегда вместе. А мы - навсегда порознь. Как комок перьев, разбитый выстрелом из рогатки. Все оттого, что мы все равно не выдержали бы полгода - сказала ты.

В небе прочертил полосу самолет, летящий прямо в блеклое пятно осеннего солнца. Я нехотя вылезла из рукавов и достала дребезжащий телефон. Машинально вскрыла сообщение:

SPASIBO TEBE ZA TERPENIE I

PONIMANIE. NESMOTRYA NA

SMENI MOEGO NASTROENIYA

YA BILA PO-NASTOYAWEMU

S4ASTLIVA, I TI RAZDELILA

SO MNOI ETO

Бывает, я на полном серьезе жалею, что сигарета не убивает мгновенно.

***

Пили на Светкином новоселье много. Собирались оставаться на ночь, потому расслабленно тусовались по трехкомнатным хоромам, перекочевывая из кухни, где разрешалось курить в окно, в зал, где был накрыт журнальный столик. Пахло арбузом, жареной курицей, и на подоконнике тесно мостились здоровенные тетрапаки с красным вином. Виновница вечеринки носилась по квартире как тасманский дьявол, перемывая посуду, вытаскивая фотоальбомы, наполняя бокалы. Изредка ее можно было увидеть зафиксированной на табуретке. Джинсы, майка, угловатые плечи, кинжалы ключиц. Не красивая - обаятельная в своей аскетичности хищница. Новая знакомая, закравшаяся в нашу тесную компанию. Таинственная, живущая в нашем городе долгими командировками, вечный клиент авиалайнера, как-то незаметно для всех нас взявшая лидерство. Никто не сопротивлялся. Сопротивляться не хотелось. Было слишком уютно. Еда была вкусной, а вино - благородным.

Когда праздничная атмосфера начала скатываться к банальной попойке, я улизнула на кухню, попутно стащив со стола полный бокал какой-то дряни, скрывающейся под льняной этикеткой "Шардене". После пятого бокала ценность вин становиться одинаковой. С наслаждением рванула на себя тугой стеклопакет, жадно вдыхая свежий осенний воздух, примостилась на подоконник и достала сигареты. Через стенку было слышно, как брякнули и смолкли струны, в коридоре послышалось чирканье зажигалки. Она вошла, плотно притворила за собой дверь, приблизилась и поцеловала. Я не сопротивлялась. Сопротивляться не было желания. Две струйки сигаретного дыма выпрямились и потекли точно вверх. Никто не вошел следом. Все оказались догадливей меня.

***

Надо было возвращаться домой. Беспокойные пальцы фантомно болели, не находя в кармане ключей от твоей квартиры. Значит - услужливо подсказало сознание - надо ехать к себе. Я сдвинулась с места, не чувствуя уже речного холода, въевшегося прямо в костный мозг.

Утро над рекой совсем не то, что вечер. Несколько тысячелетий назад, когда ты меня с этого гранитного берега вечером не отпустила, и вино лилось на асфальт, протекторы ботинок тяжелели, удерживая над водой еще на несколько минут - сначала до последних автобусов, а потом до вымытых утренним светом такси. Так долго и гипнотично можно было смотреть, как зыбились отражения на черной тарелке заводи.

Ты говорила, что ничего не можешь мне дать, что ты нищая перед этим миром, и дарила мне свет фонарей, отраженных в чернильной воде под мостом. А у меня, из нецелованного никем сердца, текла едкая горечь дурного предчувствия, смешиваясь с соленой и теплой как кровь надеждой.

***

Она была ловкой и бесшумной. Наверное - подумала я - лежала в темноте с открытыми глазами и ждала, когда я выберусь на кухню среди ночи. Гости давно спали. И даже неугомонная парочка моих сокурсниц возилась не так долго, как могла бы. Я еще не заснула, когда они закончили там, за стеной.

Проснулась от непривычности и тесноты чужого дивана. Электронные часы показывали три. Осторожно переползла, чтобы не разбудить спящую рядом девицу, стащила у нее сигарету, и на цыпочках прогарцевала в холл.

Успела сделать три шага по темному коридору, прежде чем меня развернуло и больно стукнуло о стену.

- Нет, - сказала я. Это было самое неубедительное "нет" в моей жизни.

- Я хочу тебя, - сказала она, - обвивая меня руками. Ладони у нее были раскаленные, - чего ты хочешь, скажи мне. Я все сделаю.

- Я ничего не хочу, - едва слышно.

- Что ты любишь? Мне говорили, ты компьютеры любишь? Хочешь я куплю тебе?.. самый лучший, какой ты скажешь, чтобы ты приезжала сюда каждый день.

Я покачала головой. Вот оно, опять. Этак карма такая паршивая у меня - трахаться по бартеру.

- Что ты хочешь, что тебе нужно, чтобы пойти со мной?

Она выдыхала мне слова, уткнувшись лицом в шею, и у меня тихонько стали подгибаться ноги.

- Чтобы ты, - я сжала ее лицо ладонями, - не покупала меня, поняла? Вот чего я хочу. Чтобы меня больше никогда никто не покупал.

Она промолчала.

И мне внезапно стало легко. Легко, потому что выхода не было, и проблема его поиска была снята. Светка посмотрела прямо в глаза, медленно перебирая пальцами бисерные феньки у меня на шее. А потом рванула вниз, попутно сгребая воротник футболки, раздирая наискосок надпись "StarLight". Мелкий перестук бисера на линолеуме смешался с тяжелым дыханием, мы впечатались в стену и медленно сползли вниз, не расплетая объятий.

- Ты завтра моего имени не вспомнишь, - пробормотала я. Она заткнула меня поцелуем и потащила в комнату. Я еще успела заметить, что постель расстелена на двоих, прежде чем она опрокинула меня на нее.

***

Мы постоянно придирались к словам. Нас не устраивал ни один из синонимов нашей любви. Я училась у тебя искусству намекать. Ты училась у меня искусству называть вещи своими именами. Поэтому мы говорили просто - занимаемся любовью.

Любовью было все, даже разговоры, затянувшиеся за полночь: ты взросло и серьезно слушала меня, перехватывала мои пальцы в неосторожных жестах. Я умолкала, ты просила продолжать, и мои руки снова ткали в воздухе плавные картинки, пока не встречались с твоими. Мы вплавлялись друг в друга раскаленным металлом, цветным пластилином глаз, лодочками неугомонных ладошек, жадных до прикосновений, пока не засыпали с ощущением, что твои и мои молекулы перепутались в этой пляске и склеили нас плечо в плечо, лоб в лоб, колено к колену.

Любовью был теплый утренний лепет, когда можно было поваляться под одеялом, путаясь в проводках рук и ног.

Любовью было обниматься в переполненных автобусах, шептать друг другу гадости так, чтобы стоящие рядом возмущенно оборачивались.

Любовью было курить, сидя на подоконнике. Ты выходила из душа, прижималась, щекоча шею мокрой челкой, спрашивала: - о чем ты думаешь?

"О чем ты думаешь?" Твой любимый вопрос. "What do you think about ?"

О тебе.

***

- Ты уверена, что это нормально?

- Что именно тебя беспокоит? - Она повертела головой, как будто растерянно. Половину обзора закрывало сидение автобуса, оставшееся пространство - люди. Якобы не обращающие никакого внимания. Они так старались, так старались, что это был ужасно заметно.

- Тебе удобно?

- Если ты перестанешь ерзать, будет вообще классно.

Я притихла, глядя в окно на пролетающие многоэтажки.

- Я хочу тебя поцеловать, - прошептала она.

- Тебе недостаточно того, что я сижу у тебя на коленях? - вышло несколько более иронично, чем хотелось, и я испугалась - Светка была обидчива и ядовита. Расплата не заставила себя ждать.

- Конечно нет! - воскликнула она, - Да я готова орать серенады под твоим окном, каждый раз, как ты уходишь домой! Слышишь? Я хочу тебя поцеловать!

На нас не обернулись только ленивые и парализованные. Я уткнулась лицом ей в плечо, прячась от взглядов, закрыла глаза, плавая в темноте, ласковой и не страшной.

***

В стылом салоне "Икаруса" меня притиснули к самому окошку. Я машинально пересыпала монетки в кармане, тупо глядя на снежный город. Начиналась метель. Сломанный ноготь цеплялся за подкладку куртки, неприятно саднило в горле - то ли слезы, то ли ангина. Перед глазами маячила выцветшая агитка: "Врачи, производящие аборты, убийцы неродившихся" Аборт - холодно подумала я - зародыш выскоблить из самого сердца - какие же надо иметь цепкие когти?... Всё вокруг казалось мне трупами.

Автобус пронесся мимо твоего дома, белого и остывшего. Тоже труп. Если толкнуть локтем вон ту раму на балконе, можно курить и смотреть на город, утопая по щиколотку в расстеленной спешл фо ми медвежьей шкуре. Позади, за окном, наша комната. Вытертые ковры на полу, пианино "Август Ферстер", мягкие кресла, чай в толстостенных кружках кирпичного цвета. Ты - сердце дома.

Прощай - подумала я, отворачиваясь, пытаясь убедить себя в том, что больше никогда не переступлю твой порог.

***

Я сидела на полу между плитой и подоконником и рассматривала свои коленки, торчащие среди разъехавшихся складок пледа. Сигарета медленно тлела в пепельнице, примостившейся на ребре батареи. Керамический лист каштана с гравировкой "Таруса" на донышке вмешивался в раздражающую стерильность кухни. Я, в бордовом пледе, мятая и мокроволосая, была самой фальшивой нотой в этом царстве алого пластика, ореховых столешниц и хрома. Кухня была олицетворением Светки, она давила меня, перемалывала хромированными шестеренками. Я - девочка совсем из другого мира. Вокруг моего дома не катается УАЗик с ОМОНом, когда отключается сигнализация. Я оттуда, где люди, с которыми ты *рать рядом не сядешь. Ты давно обеспечила себе свое "завтра", а я вкалываю, чтобы не сдохнуть сегодня. Поэтому у нас вряд ли что-нибудь выйдет, вряд ли, я не хочу под твое большое спасительное крыло - мне нужны свои крылья. Рядом с тобой у меня ничего не получится, меня сожрет твоя прагматичная непоколебимая мудрость и обеспеченность. Я хочу обратно.

- Тебя никто не держит.

Она стояла в дверном проеме, не глядя на меня, прикуривая "парламент" экстра-легкий, выкручивая фильтр красивыми пальцами.

Я остервенело потушила мятый желтый "даллас", залпом допила чай и ушла спать в другую комнату. И в первый раз она не пришла ночью мириться.

***

Еще вчера снимала с меня браслеты. Два. Медленно. Серебряный. Золотой. Вечно оставляющие фигурные вмятины на коже две тонкие цепочки.

Мазала "Vishy" мои обветрившиеся губы. Потом целовала.

Упиралась своими бедрами в мои. Жестко. Конвульсивно. Руки, переплетенные венами, резко, до боли; глаза в глаза.

Изгиб твоих плеч. Тонкий.

Горячее дыхание в шею. Запах твоей разогретой смуглости и "Angel Cshlesser".

Вчера.

Вчера еще было так долго.

А сегодня ты уже улетела.

***

"Спасибо тебе за терпение и понимание говорила ты и предавала, предавала, предавала на каждом шагу"

Я смяла записку и сунула ее неловко между дверцами шкафа.

Стая птиц сорвалась с крыши, пронеслась мимо окна, и закружилась в прохладном утреннем небе, она спала, или притворялась, что спит - неважно, неважно - я даже не заглянула в ее комнату. Вышла быстро, стараясь не шуметь, сминая зеленый ковролин протекторами немытых ботинок. Прикрыла дверь за собой осторожно, без стука. Прикурила и медленно, зависая над каждой ступенькой, пошла вниз.

Она догнала меня на втором этаже, грохоча по лестнице, прыгая через перила, влетела в меня, вжалась в спину, сдавливая мокрыми ладонями оба запястья.

- Идиотка!

Я выплюнула сигарету и развернулась к ней. Лицо у нее было испуганным, а глаза - холодными. Теперь легко можно было отличать ее желания от ее эмоций.

- Отпусти, а? - попросила я, показывая взглядом на свои руки. Она разжала пальцы.

- Не надо уходить сейчас.

- Боже, стоило мне научиться читать тебя, как ты начала меня просить.

- Просто не уходи сегодня, хорошо? Ничего не будет, ты уже все испортила, просто останься до завтра. Пожалуйста.

Крыть было нечем, я сунула ей в руки свой рюкзак.

- Схожу за сигаретами. Дверь не закрывай.

***

Желание твоих рук превратилось в физическую боль. Я лежу в постели, повернув голову набок, и смотрю, как сквозняк треплет занавески. Согреваю ладонью подвесочку-безделушку из цветного стекла. Думаю о том, что даже если земля разверзнется - ничто не заставит меня купить сегодня билет на самолет, и рвануть к тебе. Может быть завтра. А лучше - послезавтра. Может быть, послезавтра я уже перестану желать тебя, и никуда не полечу.

Дышу глубже, чтобы не так сильно болело. Твоя пляжная фотография искоса наблюдает за мной, ты криво ухмыляешься. Мол, ну-ну, давай, я посмотрю, как ты будешь сходить с ума. И как будет выглядеть твое от меня лекарство.

Я отворачиваюсь. Думаю о том, что фото надо бы выкинуть. Несколько дней назад, когда боль только начала зарождаться тревожным звоночком внутри, я запаниковала. Сменила духи, выкрасила волосы, наконец-то. В агрессивный красный. Переписала имя, жирно зачеркивая маркером ламинат паспортных страниц. Сантиметр за сантиметром сбрасывая сухую чешую на свет рвалась новорожденная ящерица, злая и любопытная.

Слово "расстались", оглушительно взрывается в груди осколочной гранатой, и я рыдаю от боли, закрывая руками лицо, неизвестно от кого пряча плач по тебе, чувствуя себя такой новой, такой живой. Чистая горячая кровь оглушительно пляшет в припухших венах, таких тугих, что вскрыть их не стоит никаких усилий.